Три года назад, летом, я позвонил ему спросить, сможет ли он сыграть на одном полусекретном мероприятии в руинах заброшенной усадьбы восемнадцатого века. Вместо ответа он расхохотался — оказалось, что это было не первое предложение такого рода в его истории.Предыдущий концерт под стенами осыпающегося памятника архитектуры накрывали с черемухой и омоном, хотя началось все довольно безобидно: с визита участкового, к сожалению, настолько не вежливого, что ему пришлось уехать с вилкой в спине, не дождавшись подмоги. Я было подумал, что он клонит к отказу — но нет, дорассказав в красках историю о проведенной в отделении ночи, он деловито уточнил с какой из своих многочисленных групп ему лучше будет выступить. Да, оголтелость, отпетость, лихость — это святость рокера. В нем это было.
Прошли годы, мы встретились вновь: он похудел килограмм на десять и стал похож на нож-выкидуху — в глазах блетел нехороший огонек, которого не ждешь от адепта культуры шестидесятых с их психоделическим благорастворением воздухов. Впрочем, шестидесятые для него уже закончились — началась тотальная война, Майнхоф и Баадер, сапатисты и поющий о смерти свинец. Мы разговорились о музыке — ему пришлись близко к сердцу "Еноты" и вся эта волна чуланного мета-советского рока — не знаю, наверное, строчки "ведь жизнь — это падла, а смерть — это сука!!" хорошо легли на его обостренное восприятие происходящего.
Позавчера пришли плохие новости и я не могу отделаться от этого рефрена.
Что делать со смертью? Может быть, надо беречь психопатологии друг друга как фамильные сокровища — перенимать чужие привычки и выхваты, усваивать, сохранять и передавать их дальше? Может быть правы те, кто делают цифровые мемориалы умершим, анализируя их посты и переписку? Может быть чужую смерть надо встречать не слезами, а косплеем, а к своей готовиться через эскалацию причуд и закидонов, составляющих оболочку нашей личности — оболочку, с которой когда-нибудь все равно придется проститься? И если нет среди живущих человека-острова, то может стоит задуматься об искусственных насыпях и берегах? Жеваный крот, хотел бы я знать ответ.
Прошли годы, мы встретились вновь: он похудел килограмм на десять и стал похож на нож-выкидуху — в глазах блетел нехороший огонек, которого не ждешь от адепта культуры шестидесятых с их психоделическим благорастворением воздухов. Впрочем, шестидесятые для него уже закончились — началась тотальная война, Майнхоф и Баадер, сапатисты и поющий о смерти свинец. Мы разговорились о музыке — ему пришлись близко к сердцу "Еноты" и вся эта волна чуланного мета-советского рока — не знаю, наверное, строчки "ведь жизнь — это падла, а смерть — это сука!!" хорошо легли на его обостренное восприятие происходящего.
Позавчера пришли плохие новости и я не могу отделаться от этого рефрена.
Что делать со смертью? Может быть, надо беречь психопатологии друг друга как фамильные сокровища — перенимать чужие привычки и выхваты, усваивать, сохранять и передавать их дальше? Может быть правы те, кто делают цифровые мемориалы умершим, анализируя их посты и переписку? Может быть чужую смерть надо встречать не слезами, а косплеем, а к своей готовиться через эскалацию причуд и закидонов, составляющих оболочку нашей личности — оболочку, с которой когда-нибудь все равно придется проститься? И если нет среди живущих человека-острова, то может стоит задуматься об искусственных насыпях и берегах? Жеваный крот, хотел бы я знать ответ.