Летел в Киев в маленьком самолете вместе с известным человеком. То, что он известен – я точно знал, но чем – не мог вспомнить. Он смотрел в окно автобуса, на котором нас везли к самолету, а я смотрел на него и пытался понять, кто же это такой. Блогер или дизайнер, или экономист-аналитик. Его зовут Артемий Лебедев – это я знал. Ну и все. По прилету он уехал куда-то по своим делам, в свою жизнь, явно далекую от моей жизни.
Прилетел в Киев для участия в телешоу «Танцуют все». Пограничник как узнал, что я участник шоу, подскочил на стуле, повернулся к своему коллеге, чтобы похвастаться, типа гляди, какие тут люди ходят.
Собирался там станцевать нечто антиэстетичное, огрести лютый позор, смиренно его принять и полететь обратно. Взял пиджачок, купленный осенью в секонд-хэнде для выступления на суде.
Но все ведь сложилось тогда, осенью! Я вышел на суде в этом пиджачке, рассказал о разнице между западным и восточным театром. Типа свет в западном театре нужен для эмоции, а в восточном – для символа. Упомянул в суде даже кашмирский шиваизм и бенгало-ассамский тантризм. А-а-а-а, какие ритуалы мы организовывали, чтобы вытащить Майю из тюрьмы. И танцевали, и заполняли собой судебные заседания, и готовили речи.
Майя рассказывала про тюрьму. Полгода сна. Почти все попутчицы были по 159-й или 228-й, но нормальные. И вообще, там нормально, как и в любом тревожно-бредовом сне. Она там делала дела, рисовала, двигала тумбочки, чтобы освободиться.
Лежал в дешевом киевском хостеле и вспоминал, как он когда-то запутался в своих руках во время танца. Как можно танцевать, чтобы запутаться в своих руках! Да, у нас своя антиэстетика, на нас свою бомбу сбросили, свое уродство породили. Уродливые танцы, дающие надежду!
В одном интервью попросили рассказать о танцах.
- Бродил по Бродвею.
- Как ты там оказался?
- Жил в Принстоне. Часто бывал в Нью-Йорке.
Думал сказать о мюзикле «Карусель», том самом, что прошел на Бродвее в августе 45-го, примерно в те самые дни, когда случилась Хиросима, про крик двух точек. Но не.
Я часто делаю растерянный вид и прохожу мимо людей, не глядя на них. Они провожают меня взглядами, и я вижу эти взгляды в отражениях: в стеклянных дверях, окнах.
В ночи явился глубинный страх.
Там. Там. Там. Там лежит дорога твоего глубинного страха. С виду неприметное здание, пустынные лавочки, ветер, заколоченные окна подвала. Заходишь в подвал, а там... глубинный страх, слепок всех фобий твоей жизни. Есть аспекты западной культуры, которые ставят целями проникновения во внутренние подвалы, к слепкам глубинных страхов.
Тогда мы приехали в Калькутту и у админа гостиницы спросили, есть ли в городе ночной клуб, где можно потанцевать. Он ответил, что есть, один на весь город - Тантра-Бум-Бум, но он работает только по пятницам. И мы закинулись в первый попавшийся диско-ресторан. Все строго. Официанты, музыканты. За соседним столиком сидели бухие бенгальцы средних лет. Увидев нас, они стали знакомиться, а когда узнали, что мы из России, принялись объяснять, как уважают Ленина. Бенгалия - коммунистический штат. На подходах к редким храмам можно встретить изображение серпа и молота. Вообще, во время нашего путешествия по Бирбхуму, часто возникали такие печатки на стенах и в сознании: серп-молот, Гауранга и Нитьянанда, Кали Ма. Мы пошли танцевать, и бухие коммунистические друзья с нами. Но админы ресторана им запретили, растолковав, что танцуют только по парам: мужчина с женщиной, а всем вместе дергаться нельзя. А нам можно, мы иностранцы. Иностранцы - значит, есть бабло. Бухие коммунисты начали узнавать у нас, как мы относимся к коммунистическим идеям и что мы делаем в Калькутте. Я ответил, что с глубоким уважением отношусь к учению Ленина, что капитализм - это фу-у-у, а в Калькутте мы проездом - едем в Тарапитх. Услышав про Тарапитх, они дико оживились, засмеялись. Вы едете посмотреть на Тару Ма? Типа того, да. И на облака Бирбхума, а еще послушать пение баулов в поездах. Дальше мы перешли на хинди. Самый ярый из соседей не очень говорил, он, видимо, всю жизнь прожил в Калькутте, где хинди почти нет, а вот его товарищ был из Бихара. Я сказал, что aap sochte hei ki ham paschim log hei lekin yeh to sach nahin ham purab log hei, и это кое-что расставило, то есть гаура чамри - это не значит ангрез, у пураб адми тоже может быть гаура чамри. Куда вы сейчас? Мы на Кали Гхат, хотим побродить по старой Калькутте, поискать знаки.
Мы доехали до старых мест на метро. Вышли. И тут ба-бах! Это же было Наваратри. Колесницы с десятками вокруг, тантра-бум-бум, Дурга Пуджа. И мы бросились в эту толпу в экстатическом танце. Некий безбрежный драндебас, и все счастливы. Огромное мурти Дурги над этим всем - победительницы внутренних демонов. А дальше мы побрели по старым улицам в направлении Кали Гхата. И тут, трам-пам-пам, на стене!
После того, как мы увидели портрет Че Гевары на Кали Гхате, поменялся воздух. А через мгновение, метафизическая темнота стала явной, видимой в пространстве черными сгустками. Там, на площади, в Старой Калькутте лежали прокаженные, безногие, безумные, с синими телами, с прозрачными глазами. Они встали, подняли свои руки, и пошли к нам.
Мама сказала потом, что в эти дни видела страшные сны про меня. Будто я – маленький, прыгаю по крышам. И вот-вот сорвусь, вот-вот не дотянусь, но в последнее мгновение цепляюсь за что-то, залезаю на очередную крышу.
Там нас могли сожрать. В тот вечер, в старой Калькутте.
- Смотрите во внутренние окна.
Я хотел заплакать во время танца. Показать антиэстетичный танец со слезами. Но ничего не получилось. Есть же люди, которые сидят, слушают музыку для стриптиза и плачут.
Как порой удерживаюсь от вопля – сам не понимаю. Да изобразить тех самых собачек с красными мордочками, грызущих недогоревшие кости на кремациях. Смотрите во внутренние окна! Кричите на то, что видите в них! Там птицы мерзнут зимой. Суки бездушные, что же вы оставляете внутренних птиц без еды.
Человек, запутавшийся в своих руках – это тоже уже метафора. Можно обмазаться кремационным пеплом, прийти так на дискотеку и запутаться там в своих руках в зажигательном танце под диско 80-х.