Больше всего в детстве я боялся. Нобелевского лауреата Ивана Петровича Павлова. Вероятно, это была одна из первых фобий, мама убеждала, что он был хорошим, лечил собачек, но все равно. Дело складывалось вот как. В тех местах, где мы жили, не было памятников вообще. Памятники стояли в соседних районах, всего два: Ленину и Павлову. Интересно, что также там стояли всего две православные церкви, и располагались они неподалеку от этих памятников. Но памятник Ленину находился в широком пространстве, там всегда был воздух, народ, облака, а памятник Павлову – в тайном сквере. Мама рассказывала, что когда возила меня маленького на коляске мимо тех мест, проезжая мимо памятника, я всегда отворачивался, боялся. Затем уже узнал о каменном госте Пушкина и об ожившем памятнике короля из приключений Нильса с дикими гусями. Все это показалось полным ужасом. И на кладбище. Все лежат нормально, кто под крестом, кто под булыжником, а есть редкие, над могилами которых стоят статуи, каменные тела. Их тела разложились, но фиксированный слепок, напоминающий о былом, остался.
Иногда снились сны, в которых я оказывался один, маленький, в том самом темном сквере, напротив памятника Павлова. Просыпался от своего крика, задыхаясь от ужаса. Один раз во время прогулки с мамой, я обошел памятник с другой стороны, взглянул на его спину. По какой-то удивительной причине спина памятника мне показалась еще страшнее, чем лицо. Спина стала некой скрытой частью каменного кошмара. Когда смотришь в глаза памятнику, это уже как бы самое страшное, можно не бояться, что он повернется. А вот когда смотришь с другой стороны на его спину, может быть и еще страшнее – он повернется лицом, и предвкушение этого поворачивания хуже самого поворачивания. Да, если выбирать, как пройти мимо него темной ночью: со стороны лица или со стороны спины, надо выбирать первое.
Об этих страхах я никогда не рассказывал Душману, боялся, что он их будет использовать.
- Ты самый умный?
- Нет.
- А кто тебя умнее?
- Есть один калека-собака, гном. Он умнее. Сука такая.
От детских страхов до взрослых фобий лежит огромное пространство преобразований. Крохотным детским кошмарам предстоит долгая дорога. Скорее всего они растворятся, поглотятся общим большим телом логики и психики. Сначала их придавит мир сексуальности, затем мир бытовых проблем. Те же из них, что выживут, примут новые неожиданные формы.
Когда появился Гном, Душман шепнул мне: «он умнее и тебя, и меня». Гном скалился, сворачивал губы трубочкой, крутил глазами. Гнома мы боялись вместе.
Гном завтракал, а мы на него смотрели. Сука такая.
И. П. Павлов ввел термин «сигнальная система», высказался о «сигналах сигналов», и о природе бреда как деформации внутри второй сигнальной системы. Позже, изучая психиатрию, наткнулся на прикольную книгу «Шизофрения: клиника и механизмы шизофренического бреда». В начале книги произносилось: «Успешное развитие, особенно за последние годы советской психиатрии, твердо вставшей на материалистические позиции в связи с решение Объединенной сессии Академии наук СССР и Академии медицинских наук СССР о перестройке советской медицины на основе физиологического учения И.П. Павлова, побуждают к пересмотру проблемы бреда при шизофрении с новых позиций.» Дальше приводятся примеры словесных расщеплений, при которых больной разум воспринимает не слово целиком, а его части. «В другой категории сама звуковая структура слова расчленяется больным на отдельные фрагменты, слоги, причем, каждый из них приобретает для больного особое значение, чаще всего, бредовое. Так, например, один больной слово «завтракал» воспринял как состоящее из двух слов «завтра» и «кал».
Все разумно. Но когда прочел этот пример, невольно вздрогнул. Еще Кандинский выделял чувственный и интеллектуальный бред. А это какой? Ведь «кал» - это «завтра» на хинди. До рассвета надо создать новую знаковую систему, чтобы враги захлебнулись в ней как в непонятном море. Чтобы в ней завтра, кал, кал, завтра, существовали с особым.